|
Две недели я учил микробиологию. Длинные латинские названия микробов и вирусов, изящные и вычурные, больше подходили каким-нибудь невиданным, редкостной красоты животным, нежели бесчисленным безмозглым тварям, которых и в микроскоп-то еле видно. Я зубрил особенности их строения, форму, среды обитания, способы окраски. Чувствительность к антибиотикам, токсичность, органы-мишени, методы стерилизации… Накануне экзамена голова пузырилась и потрескивала; я стал плохо понимать разговоры, не касающиеся микробиологии. Экзамен был во вторую смену, часов в 11 утра. Когда я прибыл на кафедру, в гардеробе меня встретил ликующий Паталогин. Их группа сдавала раньше нас. Лицо его было красноречивее любых слов. - Что, сдал? - Ага!! – возбужденный, переполненный ликованием, он не мог стоять на месте. – Три балла! Для Паталогина это был хороший результат. Не в силу его глупости, совсем нет, а в силу лености и раздолбайства. - На билетах сидит Бославская! – громко прошипел он мне в ухо. И заговорщицки подмигнул. Это была хорошая новость. Бославская – молоденькая преподавательница кафедры, которая вела у нас занятия в семестре, и была неравнодушна к нам обоим. Краснела, когда вызывала отвечать, и всегда делала поблажки. А теперь вот она сидела за столом, где надо было тянуть экзаменационный билет. - В случае чего, может быть, билет поменяешь. Она, наверное, против не будет. А по практике попроси у неё чего-нибудь попроще, антибиотик, например. Только иди первым, чтоб время для маневра было. Практическая часть экзамена, называемая «чистилище», являла собой какое-нибудь заковыристое задание – оценка анализов, бактериологических посевов и тому подобное. Самым простым был антибиотик – дают название, а ты про него рассказываешь. Антибиотики мы подробно проходили и на других кафедрах, поэтому всегда можно было что-то вспомнить. - Ясно… - немного приободренный, я вошел в учебную комнату. Там сидели мои одногруппники. Лица их были похожи на маски из древних гробниц. В глазах лежало тоскливое ожидание и безучастность приговоренных. У некоторых волосы грязные – из суеверных соображений голову перед экзаменом не моют. - Привет. Несколько масок повернулись ко мне ненадолго и снова опустились к страницам конспектов. - Кому сдаём? - Козьмину-Соколову… Слушай, ты знаешь «пёстрый ряд кишечной палочки»? – Катька Котина держала в руках штатив с пробирками. - Слышал пару раз… Довольно смутно. Сгрузив на стол сумку, набитую учебниками, я сел и ощутил в животе характерное предэкзаменационное чувство – сосущее, тянущее, от которого слегка подташнивало. Напряжение пополам со страхом, накопленные за две недели зубрежки. Катя сверяла штатив с методичкой: - По мере нарастания титра антител окраска становится более выраженной… Я попытался прислушаться. Но тут в комнату ворвался Паталогин. Ему недоставало такта умерить своё возбуждение в нашем присутствии. - Ну, чего приуныли?! Выше нос! Кто-то вяло послал его подальше. Я сделал над собой чудовищное усилие и снова приковал внимание к пробиркам. Цвет раствора менялся от нежно-розового до темно-лилового. Катерина продолжала куковать: - …титр антител один к шестистам соответствует… Тут я почувствовал, что если в мое сознание войдет еще хоть один бит информации - я лопну как презерватив, наполненный водой. Мне вдруг стало на всё наплевать. - Катюха! Она подняла голову: - А? - Ты знаешь, что такое эдвардсиелла тарда? - Погоди-ка… Edwardsiella tarda… Это та, что вызывает «диаррею путешественников»? - Точно! Молодец! Слушай сказку. - Сдурел? - Я серьезно говорю… Называется – «Сказка о юном путешественнике». Сам сочинил. Слушай… Жил-был на свете Путешественник. За плечами его был рюкзак и палатка, а в руках – палка. Он был еще очень юн и не знал обо всех опасностях, подстерегающих путешественников на дорогах жизни. Однажды Путешественнику повстречалось Странное Существо. «Ты кто такой?!» – страшно вскричало Существо. «Я – путешественник!» «Ага! – обрадовалось Существо. – А я – Edwardsiella tarda! Я вызываю диаррею путешественников!» И вызвало у него диаррею. Катька посмотрела на меня долгим взглядом. - И всё? - Всё. Она опустила голову к методичке. Н-да… Перед экзаменом чувство юмора у народа не очень. Даже Катька, и та неконтактна. Но Паталогин уже заразил меня своим настроением, и у меня оно приобрело характер нездорового возбуждения. Мне хотелось кричать, хохотать и говорить глупости. Вдруг с лестницы раздался крик: - Эй! Седьмая группа! Кто первый? Я натянул на голову белый мятый колпак, выдернул зачетку из кармана и подскочил к двери. - Я! Катерина помахала рукой: - Ни пуха! - К черту. Двигаясь быстрыми шагами по коридору, я слушал последние инструкции Паталогина, который конспиративно бормотал сквозь зубы: - Скажи ей: дайте мне антибиотик… Ни пуха! И припечатал мне ладонью меж лопаток. Вскарабкавшись по кафедральной лестнице, я на миг задержался у двери, перевел дух и вошел. В экзаменационной был мягкий рассеянный свет, сгущавшийся над сукном широкого стола. Белые квадратики билетов на красном фоне, и над ними улыбающееся лицо Бославской. Метрах в двух за другим столом сидел профессор Козьмин-Соколов. Он копался в своих бумажках и не обратил на меня внимания. - Здравствуйте… - я был порядочно взвинчен, и приветствие вышло неестественно громким. - Здравствуйте, доктор… Не волнуйтесь так. – Она протянула руку. – Давайте зачетку. Я отдал ей свою коленкоровую книжицу и, не дожидаясь приглашения, перевернул ближайший ко мне билет. Не то. Я громко шлёпнул его на место и схватил второй. Бославская оторвала голову от ведомости - улыбки на её веснушчатом лице уже не было. Этот билет тоже был неважный. Во рту вдруг стало сухо; глядя Бославской прямо в глаза, я положил билет на место и взял третий. Она онемело сделала слабое движение рукой, у меня же сознание сузилось, как диафрагма старого фотоаппарата, и в просвете его остались лишь странный, ликующий страх и белые картонки билетов. - Эт-та что такое?! – раздался окрик. Рядом с Бославской стояла доцент Норман – моложавая, басовитая, крепко скроенная дама. Её появления я не заметил. - Вы что тут устроили?! – она уперлась в меня глазами, как сверлами. По спине моей низвергся ледяной водопад. Сейчас Козьмин-Соколов услышит и меня выгонят на хрен. Но остановиться было уже невозможно. Словно расщепленный пополам, я ощущал на одном полюсе самого себя трепет и обмирающий страх, на другом – летящее в пропасть веселье и ликование. Пробормотав что-то извиняющимся тоном, я схватил еще одну картонку. - Да что же это!! – Норман подскочила и оттолкнула меня от стола. – Первый раз такую наглость вижу! - ноздри её раздулись от ярости. Бославская стояла, вся красная как рак, и громко шипела мне: - Прекратите немедленно! Потом села на свой стул и отрывисто спросила номер моего билета. Едва переведя дух, я ответил: - Восьмой. Норман смерила меня глазами с ног до головы и еще раз возмущенно протрубила: - Первый раз такое вижу!! Я обливался потом и про себя молился, чтобы Козьмин-Соколов ничего не услышал. И вдруг увидел, как Бославская что-то пихает мне в руки. Услышав звяканье, я опустил глаза и узрел штатив с пробирками. В них плескалось лиловое содержимое. - Что это? – с ужасом, полушепотом спросил я у неё, пихая штатив обратно. - Это пестрый ряд кишечной палочки… Берите! И, покосившись на Норман, сделала страшные глаза. Я же продолжал отталкивать штатив, и вспомнив инструкции Паталогина, скороговоркой пробормотал ей в лицо: - Дайте мне антибиотик! Норман, открыв рот и не шевелясь, наблюдала за нами. На лице её была крайняя степень изумления и ярости. Видимо, лишь моя невиданная, граничащая с безумием наглость мешала ей выгнать меня в шею. Бославская выкрикнула с отчаянием: - Антибиотик я вам не дам! – и сунула мне другую карточку, забрав штатив. С билетом и карточкой в руках, не чувствуя ног, я прошел мимо Норман и сел за стол к экзаменатору. Козьмин-Соколов водил носом по своим бумагам. Похоже, что он ничего не заметил. Подняв на меня сощуренные глаза за толстыми линзами и пару раз дернув морщинистым веком, он проскрипел: - Взяли билет? Готовьтесь. И снова углубился в бумаги. Его ногти – кривые, мутные, странного цвета, непомерно толстые от поразившего их грибка – теребили углы страниц как заведенные. Когда-то старый микробиолог интенсивно занимался изучением патогенных грибов, и с тех пор его руки напоминают конечности тролля. Норман подошла подать профессору ведомость, и посмотрев на меня, снова громко процедила сквозь зубы: - Как-кая наглость!.. Видимо, хотела обратить внимание профессора на попрание священных законов экзамена. Сердце мое колотилось как бешеное. Но Козьмин был погружен в бумаги и не оторвался от них. Норман вышла, и я перевел дух. Прочитав билет, я увидел, что мучился не напрасно. Вопросы были что надо. Когда я вывалился в коридор, меня окружили одногруппники. - Ну что? Как?! - Пять… Паталогин, радостно глядя на меня, спросил: - Получилось? Дала антибиотик? Я с шумом выпустил воздух и сполз по стенке на корточки. Масляная краска холодила затылок. Восприятие возвращалось к нормальному уровню. Паталогин усмехнулся: - Хватит тормозить… Пошли, проветримся! Действительно, самое время отвлечься… И протолкавшись через гудящую толпу в коридоре, мы вышли на улицу. Кириши, 2006 |